Кирстен Данст пришла на нашу встречу в наряде, купленном за десять долларов. Это платье-сорочка из ярко-голубой вискозы — стойким ремешком и рукавами-буфами, которые она собственными руками укоротила. Впрочем, «укоротила» — довольно формальное определение, к случаю больше подходит «отсекла лишнее». «Рукава были во-о-от такие длинные, как у старушек на воскресной проповеди», — смеется Кирстен. Теперь по линии отреза небрежно торчат нитки — многие модные дизайнеры стремятся добиться именно такого результата. Данст купила платье на блошином рынке, «в секретном месте, которое мы с друзьями открыли а центре города». Если спросить точный адрес, лицо Кирстен мрачнеет: «Нет, нет. Центр города — это уже более чем достаточно, мне кажется, я уже и так буду проклята за болтливость». Эта девушка умеет хранить секреты.

     Мы пьем чай со льдом на веранде знаменитого отеля «Шато Мармон». Это одно из ее любимых мест в Лос-Анджелесе, потому что — в отличие от многих других — у него есть своя история и свои легенды. Тут встречаются любопытные персонажи, и не только среди посетителей — например «швейцар, у которого потрясающий тенор, он все время поет Bine Moon». «К тому же здесь всегда мало народа. Думаю, это потому, что парковка около гостиницы очень дорогая», — добавляет Кирстен и снова хохочет. Вскоре становится понятно, что охотнее и веселее всего она смеется над собой.

    Язык не повернется назвать Кирстен Данст классической красавицей, но в ее лице есть что-то бесконечно приятное и располагающее. Один взгляд на этот широкий лоб, розовые щеки с ямочками и серо-голубые глаза приносит успокоение, а ее длинные ноги выглядят элегантно даже в черных резиновых шлепанцах.

     Данст не стесняется отвечать на любые вопросы, но оставляет за собой право молчать об очень личном. Ей постоянно хочется петь, и она поет звонким дрожащим голосом — в основном песенки Сары МакЛахлен и Джони Митчелл, которых обожает. И еще — она постоянно напоминает о собственном возрасте: «Мне ведь едва за двадцать!»

    В свои двадцать четыре Кирстен может считаться голливудским ветераном. Но это совсем не означает, что все ее достижения позади. «Данст — часть голливудского киноистеблишмента, — говорит Орландо Блум, с которым Кирстен в прошлом году снималась в «Элизабеттауне», — но она не особенно важничает. Принимает ситуацию без тени тревоги, жеманства или высокомерия».

 

    В возрасте трех лет будущая актриса впервые снялась в рекламе кукурузных хлопьев — теперь в ее фильмографии уже пятьдесят с лишним работ. Роль чирлидера в подростковой комедии «Добейся успеха»; роковая красавица из двадцатых годов в драме Питера Богдановича «Смерть в Голливуде»; вздорная студентка в «Улыбке Молы Лизы»; фальшивая албанская беженка в сатире «Хвост виляет собакой»; несчастная секретарша в «Вечном сиянии страсти»... И, конечно же, невзрослеющая девочка Клаудия в «Интервью с вампиром» — тогда, в возрасте одиннадцати лет, она, как известно, поцеловалась на экране с Брэдом Питтом. Как ни странно, роль классической «подружки главного героя» досталась ей всего однажды, зато надолго — в киносериале про Человека-паука (третья часть выйдет на экраны в мае будущего года): «Но даже моя Мэри Джейн, возлюбленная Питера Паркера, — полноценная личность, — уточняет Данст. — Сэм (Рейми, режиссер фильма. — Прим. In Style) не хотел создавать ее образ па одних лишь штампах».

    Жизнелюбие и печаль, контраст между внешней юностью и внутренней зрелостью давно стали ее фирменным актерским приемом. В прошлом году под это описание идеально подходила Клэр (стюардесса из «Элизабеттауна» Камерона Кроу), которая помогла герою Орландо Блума обрести почву под ногами. В 2006-м Кирстен превратилась в Марию-Антуанетту, французскую девочку-королеву с печальной судьбой, — это вторая (после «Девственниц-самоубийц») работа актрисы с режиссером и сценаристом Софией Копполой. «Именно София впервые увидела во мне то, что не видел никто, — и захотела показать другим, — говорит Данст. — Все хотели, чтобы я была бодренькой милашкой. Но в жизни я совсем не такая — и никогда такой не была. София разглядела во мне женщину, вступающую в пору сексуального расцвета, — грустную и напуганную. Так что в моей Марии-Антуанетте было много всего намешано».

     В Кирстен тоже «много всего намешано». Она «постоянно жует в минуты печали». Она курит. Танцует чечетку (начала в прошлом году). Чересчур доверчива. Хочет нравиться другим («Я всегда готова давать больше тем, кому до меня нет дела, чем тем, кто меня любит»). Она ненавидит «Хаммеры» и трезвонящий по утрам будильник. Тихому океану предпочитает Атлантический (Данст родилась в Нью-Джерси и переехала в Калифорнию в одиннадцать лет, вместе с мамой, бывшей стюардессой авиакомпании Lufthansa и братом — но без отца. Вскоре родители развелись).

     Кроме того, она — любимица таблоидов и вечный объект преследования папарацци, которых Кирстен называет «угрозой национальной безопасности». Газеты подробно освещают каждый ее поход в магазин, каждый перерыв на обед, и особенно — ее то затухающий, то вновь вспыхивающий роман с актером Джейком Гилленхаалом. Данст отказывается говорить о нем, предпочитая рассуждать отвлеченно: «В конце концов, каждому нужен человек, который всегда будет на твоей стороне. Тот, с кем бок о бок можно встретить любые беды и невзгоды. Когда находишь людей, которые тебя по-настоящему понимают, уже никогда не согласишься на меньшее».

     Еще она много говорит о том, что разглядела в Марии-Антуанетге родственную душу: «Она всегда была в центре внимания, и ее всегда осуждали. Мне это понятно — я очень рано начала свою карьеру в кино. Все время находилась среди взрослых. Росла и развивалась по не совсем традиционному сценарию. Мне понятно, почему многие поступки Марии-Антуанетты были рассчитаны па публику. Когда ты ребенок, которому постоянно надо бывать на приемах и вечеринках, подобное поведение становится нормой жизни. Способом существования. Особенно для человека, который на самом деле очень одинок. А она жила в золотой клетке». Работая с Копполой, Кирстен жила в Париже и наслаждалась анонимностью: «Там никому не было до меня дела. И никто меня не беспокоил».

    Когда Кирстен переехала в собственный дом в Лос-Анджелесе, у таблоидов выдался жаркий денек — репортеры порядком попотели, придумывая увлекательные объяснения тому факту, что молодая звезда покинула свою «маму-агента». Данст считает все догадки абсурдными. «Отношения между матерью и ребенком не могут быть однозначно простыми. А как иначе? — удивляется она. — Ведь мы были у них внутри! Мне до сих пор иногда кажется, что я в материнской утробе. Куда бы я ни отправилась, мама всегда незримо меня сопровождает. Я люблю ее — в этом смысле у нас нет проблем. Но она никогда не была моим агентом. Расставание? Да мы видимся постоянно. Просто теперь я живу отдельно — это часть взросления!» — возмущается Данст (кстати, мама вполне зримо сопровождала Кирстен во время съемки для In Style).

     Дом на Голливуд-Хиллз (две спальни и гостиная), судя по описанию, очень похож на саму Кирстен. Она называет его «классным», «клевым» и «шкатулкой в стиле дзен». Данст восторженно рассказывает про бордовый стол и бирюзовые кожаные креста, про старинный кораблик, украшенный стеклярусом, из которого она сделала светильник на кухню. Про белый пол-терраццо из мраморной крошки вперемешку с ракушками и камушками с пляжа. Про кремовые занавески тридцатых годов, на которых нарисованы огромные павлиньи перья. Но особенно охотно она говорит про простую кровать из IKEA, накрытую клетчатым покрывалом Chanel. Chanel и IKEA в одной спальне! «По крайней мере я сэкономила на кровати, — смеется Кирстен. — Я обожаю свой дом. Это все, что я купила себе на собственные деньги». Её любимое слово, позаимствованное у родителей-немцев, — gemütlich. Оно означает «уютный».

     Если спросить Кирстен, почему ей так важно нравиться другим, она усмехнется: «У вас есть лишние пять часов? Тогда расскажу! Работа молодой актрисы, особенно маленькой девочки, — нравиться людям. Я получала огромное удовольствие, когда Меня хвалили. Но теперь я стараюсь работать не ради комплиментов, а ради самой себя. Или для Господа Бога». Данст шутит, но в каждой шутке, как мы знаем, содержится зерно истины. Она часто фантазирует на тему того, как могла бы сложиться ее жизнь, если бы она не стала актрисой. Основные варианты альтернативной карьеры выглядят так: место на раздаче при кухне какого-нибудь ресторана Марио Батали (шеф-повара из Нью-Йорка, которого Кирстен боготворит) или позиция няни в семье Джонни Деппа, в которого она влюблена с раннего детства. «Я бы переехала во Францию, чтобы ухаживать за его маленькими подобиями», — говорит она и снова усмехается.

     Кирстен признается, что в ее жизни есть место беспокойству. «Знаете, бывает — просыпаешься утром и вскакиваешь от радости, что впереди новый день, — говорит она. — Со мной такого последнее время почти не случалось — хочется вернуть это ощущение». Ей не нравится, что люди воспринимают ее только как актрису: «От этого чувствуешь себя одинокой. У меня странная работа, которая наполняется реальным смыслом, только если находишься в кругу единомышленников. Иначе получается (с иронией): «Сейчас я буду вас развлекать!» Но я ведь не поп-песни сочиняю, не пою па сцене». И опять эта грустная усмешка. «У меня довольно сложное отношение к профессии, — продолжает Кирстен. — В чем-то я еще совсем ребенок, в чем-то — давно взрослая. Но мне не пришлось пережить настоящего, классического, постепенного взросления. Так что есть еще над чем потрудиться. Но, слава богу, есть люди, которые меня любят, — они помогают мне увидеть свои недостатки».

     Чем больше Данст говорит о своих взглядах на жизнь, тем яснее картина ее предпочтений. Ей не нравятся вышколенные соседские поместья, новые технологии, «которые должны соединять людей, а вместо этого разъединяют еще больше», и публичная реклама таблеток, которые продаются только по рецепту врача. «Я ненавижу все эти лекарства от стресса, — возмущается она. — Животные всегда находятся в состоянии тревоги. Посмотрите на белок! Они всегда взвинчены: «Боже! Что с нами? Нам срочно нужно убежище, нам срочно нужна любовь!» А любит Кирстен ночные прогулки по Нью-Йорку (она хочет купить там квартиру), вкусно поесть — и свои далеко не идеально ровные зубы.

     «Моя мама никак не может успокоиться: «Исправь прикус!» А мне, наоборот, нравится эта неправильность, — говорит Данст. — Это же сексуально! Когда кто-то слишком красив, мне он не кажется красивым. Я ценю незаконченность больше, чем полировку. Мне нравятся зубы Сары Полли. А Патрисия Аркетт — вообще лучшая. Настоящая женщина — не какая-нибудь анорексичка или маньяк из солярия. Никогда не пытается выглядеть тем, кем не является. Такие люди — самые привлекательные».

     Получается, что Кирстен, несмотря на свой юный возраст, прекрасно осведомлена о том, что в мире нет совершенства — и быть в принципе не должно. Она выбирает белку-неврастеничку, грустную улыбку, бесценную находку за десять долларов. «Постоянно надо над чем-то работать, а иначе просто неинтересно, — говорит она. — Вот смотришь фильм или слушаешь музыку, и вдруг чувствуешь воодушевление... Вас вдохновляют мелочи? Меня — да. Без этого очень сложно оставаться самой собой», — говорит Данст, которая к числу подобных мелочей наверняка относит и отрезанные рукава своего платья. «Перед сном я всегда задаю себе сложные вопросы о жизни, — добавляет Кирстен. — Думаю, может, к утру они сами разрешатся — во сне?»

IN STYLE НОЯБРЬ 2006